Его трясло вместе с велосипедом, а на велике трясло все эти сувенирные брелки с черепами, железными дракончиками и башенками восточной Европы; как клоун с фальшивящей шарманкой. Окрестным воронам точно достанется человечинка, пусть и подмороженная (одна терпеливая ворона летит за ним уже пару километров), но надежда не позволила себя пропустить – Нида на полном ходу велосипеда впечатался в преграду и, после короткой сценки "я и мои пока еще двенадцать пар ребер", выяснил, что врезался в медную букву в его рост. Буква очень характерная – "П"; чуть в стороне от неё высятся другие, намекающие на слог и даже на смысл, до которых свет фонарика-ручки не достает. Нида с буквой "П" спорить не стал – он с ней вполне солидарен – потому снова вскочил на железного друга.
К городку, чье название начинается с "П", он подъехал на рассвете. Милый. Дома кирпичные, черепицы красные – где-то там, за пожелтевшими кустами, это наверняка есть. Ни души, только бродячий пес, который прибежал за Нидой из полей, где наверняка также блуждал пару дней в окружении предвкушавших ворон. Он дотащился следом до центра города и, когда Нида слез с велосипеда, попытался облизать ему лицо.
Центральная площадь небольшая – невзрачный собор, безнадежно закрытый, простенький фонтанчик, нерабочий по сезону, всё те же каменные домики в буйных зарослях. Недружелюбная кофейня, безжизненная библиотека и молчаливый канцелярский магазин – и все в тумане. До обидного романтичная для смерти обстановка, а ведь он на свете пожил всего лет семнадцать. В дальнем углу площади таксофон – хотя бы скорую вызвать можно…
А вот за таксофоном – Нида присмотрелся – еще один магазин. И этот магазин "Секонд Хенд", и на нем висит табличка "Открыто". Мысль о тепле придала ему ускорение – через пять минут Нида уже внутри, стоит на тускло освещенном пятачке комнаты. Пахнет нафталином, пылью и мокрой шерстью, горячей выпечкой. От пятачка радиально уходят три аллеи вешалок, аж дух захватило: платья, пальто, шубы, шарфы, туфли, перчатки, варежки…
Прилавок, выглядывающий справа от крайней аллеи, пуст. На столе дымится чашка кофе, лежит огрызок круассана – отсюда Ниде видно, как из выпечки выглядывает курага.
Он схватил с первой же вешалки шапку, следующим сорвал пальто, из большой кучи в кадке наугад выхватил рукавицы; бросив под полку свои мокрые кроссовки, он подыскал им замену; запихал в рот круассан и залил остатками кофе. Уже возле выхода он заметил на ближайшей вешалке конец ярко-красного шарфа, с силой дернул его на себя – и из-за полки на Ниду вылетела девушка. Кудрявая, рыжеволосая, с осенними листьями в волосах. Она ослабила вцепившийся в горло шарф и полупридушено выдохнула: "Ты…"
Нида, путаясь в пальто, выскочил на все еще пустую площадь, подхватил забренчавший велик и, после пары попыток вскочить на него, просто покатил, семеня следом.
– Вор! Хватайте! – девичий крик. – Хватайте вора!... – Пауза, многозначительно: – За вознаграждение хватайте вора!
Нида плохо знает культуру и историю города П, но предпринимательское чутье местных он оценил. Пару минут назад вокруг никого не было, но тут же ему пришлось уворачиваться от захвата рослого парня и избегать подножки предприимчивой бабули с лейкой. Когда он планировал, с какой стороны обойти мальчишку в центре дороги, ему в ноги бросился пес с полей – незавязанные шнурки кроссовок попали в спицы переднего колеса, и Нида загремел на камни мостовой, как баян с полки.
Пока он приходил в себя, на спину победоносно поставили ногу в оранжевом сапожке.
– Лежать!
– Каэде! – крикнул мальчишка, подбегая. – Ты обещала вознаграждение!
– Я всегда исполняю обещания. Так что я поделю вознаграждение между шнурками кроссовок, колесом велосипеда и этой собакой.

А он все меньше сомневается, что можно умереть от унижения: первое же зеркало в магазине показало, что ниже падать некуда… Вязаная шапочка оказалась на деле свитерком для годовалого малыша – рукава топорщатся по бокам головы, как неко-ушки. Пальто женское, с меховыми оборками, пожеванными молью, и цветастыми стразиками по воротнику – надпись по-немецки призывает либо к "любви и миру", либо к "бессовестному разврату", – немецкий Ниды не слишком-то хорош. И в довершение всего то, что он принял за рукавицы, оказались: правая перчатка, левая варежка, – еще и разноцветные.
– Преступник должен платить за содеянное, – Каэде сжимает кулаки. Над придурковатым видом Ниды она отсмеялась еще по пути в магазин, а теперь горит праведной местью. Схватила за воротник и с удивительной силой его встряхнула: – Мила, нельзя прощать подобное! Потом хуже будет.
Нида посмотрел в глаза хозяйке – еще молодой женщине в бежевом платье, в тонких очках и пучком каштановых волос на затылке. Он вложил в этот взгляд все отчаянье от путешествия холодной осенней ночью, голод и жажду, поднявшуюся температуру, а также мечту об уборной.
На улице, прибивая туман, зашелестел дождь, – в несчастном взгляде Ниды стало больше искренности.
– Оставь его, Каэде, – сказала Мила. – Ничего страшного не случилось. Он уже понял свое поведение. Ты ведь не будешь так больше делать?
Нида помотал головой.
– Вот и ладненько, – Каэде его отпустила и стала помогать стаскивать с себя чужие вещи. – А теперь…. – Она распахнула двери и выпихнула его под дождь: – свалил!

Нида его так и называет: плюшевый. Уютный, тесный, цветастый: все люди соседи, знают бродячих животных поименно, заботятся о единственном нищем и сплетничают. Все это он узнал, когда наблюдал за центральной площадью из окна чердака. Сутки его терзала лихорадка – месть за путешествие промозглой ночью (плюс еще Каэде заставила его вернуть в магазин немного больше вещей, чем он оттуда взял), – остальные два дня он простуду симулировал (чувствовался опыт), пока Каэде не надела ему на голову тазик с ингаляцией. В этом её действии тоже чувствовался опыт. Сквозь окно Нида видел, как девушка то в одну, то в другую сторону пересекает площадь, жестко и быстро решая все скромные пожелания жителей к ней – например, донеси, доченька, пакет до магазина. Доброта Каэде казалась искренней, как грубость и черствость, которыми девушка её выражала.
К слову, новым питомцем Каэде стал тот самый пес, которого Нида притащил за собой с полей. И дня не проходило, чтобы этот кабысдох не приволочился с отдавленной лапой, вырванным клоком шерсти или привязанной к хвосту велосипедной цепью. Каэде мило улыбалась, надевала пальто жизнерадостной оранжевой расцветки, неизменный красный шарф, брала зонтик с мультяшными пингвинами и уходила рвать и метать. Жертв её гнева Нида не видел, верил на слово ворчавшей Миле, ведь дальше площади и ближайших двух улиц он ничего рассмотреть не мог. Захоти девушка закопать труп, уж точно не попросила бы его стоять на стреме. Между ним и Каэде отношения грозовые: любой их разговор заканчивается перебранкой, любая перебранка заканчивается ссорой, любая ссора заканчивается физическим уроном для Ниды.
В конце концов он понял, что еще пару дней правдоподобного симулирования, и он погиб (тазик с ингаляцией был последним предупреждением) – Нида отставил валяться на чердаке.
Одним из открытий для него стало то, что "Секонд Хенд" не особо популярен. Колокольчик над дверью звонит редко, и всякий раз две хозяйки суетятся в панике, которая знакома любому, кто не успел убраться в доме до прихода гостей.
– Госпожа Мила, – Нида отпил из края чашки чай, в котором больше меда, чем воды, – у вас хорошо идут дела?
– Не жалуюсь.
– А работники вам не нужны?
– Возможно. – Мила посмотрела поверх очков: – Ответственные, честные и законопослушные работники.
Нида пустил чай носом. Ряд этих эпитетов к нему применяют часто – с частицей "не" впереди.
– Нида, откуда ты?
– Я путешествую. В нашей семье так принято…
– Да? – Вот уж точно, тест на честность он только что провалил. – Ты можешь немного поработать в магазине. Но платить я тебе не смогу. Люди к нам редко приходят. Хотя благодаря Каэде это место стало чуть-чуть оживленнее.
– А что она такого сделала?
– Она ведьма.

Свой аттестат Нида выкрал из сейфа интерната после последнего экзамена, а рассматривал его уже в ночной электричке, ехавшей в глубину Европы – в ту самую, где пасторальные виды с зелеными пастбищами и сонными овечками перемежаются с "плюшевыми" городками.
Мила вглядывается в его документы, в его озабоченное лицо, пытающееся изобразить что-то честное и непорочное. Каэде повторяет за хозяйкой, но с большим недоверием; она одета в вязаный пушистый свитер, мини-юбку, а на шее все тот же алый шарф, на котором висит с десяток значков-смайликов. И сейчас Нида понимает, как необычно она смотрится посреди этого пыльного царства ношеной одежды – яркая, эмоциональная, неугомонная, она скорее служит этому пыльному чулану антирекламой.
А ведь ведьмы банальны. Их много, сотни. Даже газеты этого захолустья пестрят рекламой приворотов и сглазов, а настоятель местного недокостела частенько предает временной анафеме очередного клиента "ведьминых домов" – часика на два. Ведьмы измельчали, их чудеса потускнели. Говорят, потому что чародеи и ведьмы покинули свой дом – а он на станции Конечной – где чудеса так естественны, что их не узнать. А здесь чародеи обкоммерчились, зарекламились, предадвокатились.
По правде говоря, нет их больше. Да и Каэде не может быть с Конечной – вот уже шестьдесят лет никто оттуда не приезжал.
Ниде вручили метлу и тряпку для пыли, показали, как травить моль и тараканов, запретили убивать рассевшихся в углах пауков. А он руководствуется принципом – если ты что-то делаешь своими руками, ты неудачник. Работать нужно чужими руками. Этим Нида пошел в отца. Но погода дождливая, не хочется снова ехать не пойми куда, поэтому он вяло возит высохшей шваброй в одном углу уже минут пятнадцать.
– Такой работничек как вредитель, – сказала из-за прилавка Каэде.
– Ты тоже не сильно занятой человек, – с издевкой заметил.
– Я не виновата, что покупателей нет. – Она перелистнула страницу книги и зачиталась.
Нида нарисовал грязной шваброй грустный смайлик; спросил:
– Слушай, а что ты умеешь? Ты же ведьма. Зелья там варить, людей околдовывать?
– В теории.
– А на практике?
– А за практикой я сюда и приехала.
Нида "приподнял" смайлику бровь.
– Приехала? Откуда ты?
– С Конечной.
– Ха. Не с Конечной.
– Ну конечно же, ты ведь лучше меня знаешь.
Каэде снова перелистнула страницу – слишком быстро, чтобы прочитать.
– А каково там, на Конечной?
– …Никаково.
Нида пририсовал своему смайлику много гневных крестиков.
Это был еще не его век: во времена его деда приезжали автобусы с молодыми ведьмами и колдунами. Они проходили практику в городах, а потом возвращались обратно, на Конечную. Но скоро чародеи перестали возвращаться в свой город, а в обычных городах у ведьм и колдунов рождались обычные дети. Однажды автобусы перестали приезжать вообще – он так слышал. А тут Каэде.
– Нет больше никого на Конечной.
Каэде захлопнула книгу. Поднялась, подошла впритык к Ниде, презрительно его осмотрела.
– На тебе четыре сглаза и одно проклятье. С вероятностью два или три процента ты в ближайшие семь месяцев сломаешь себе ногу, правую. Десять процентов – ты отравишься черничной булочкой. И… двадцать два процента, – немного удивленно добавила она после паузы, – тебя подстрелят.
Нида уронил швабру.
– Под… подстрелят?
Каэде осмотрела его внимательнее.
– Да ты не бойся, на всех людях висят сглазы и проклятья, люди часто друг другу смерти желают. Хотя, признайся, тебя не больно-то любят, да?.. Ну, черничная булочка – это я прокляла, сгоряча, признаю. Но десять процентов это не страшно! – поспешила оправдаться Каэде. – Тем более трудно отравиться черничной булочкой насмерть.
– Ты лучше скажи про те двадцать два процента.
– Про пулю? Есть такое… Ты не бойся. Тут оружие запрещено, чем тебя подстрелят?
– Ладно, ты ведьма, признаю… А теперь сними эту дрянь с меня! Разглазь, или как там?
Каэде замялась: "Ну… теоретически…"
– Мне бы практически.
– Не могу.
– Что ты за ведьма тогда?!
– У меня… своя специализация, от рождения. – Каэде пририсовала кончиком туфли большую каплю на лбу смайлика. – Я могу только видеть, что у человека или вещи есть. Сглазы, проклятья… Больше ничего не могу. Поэтому и работы у меня нет. Только приютили и… – Вспомнив, кому исповедуется, Каэде грубо закончила: – А вообще, не твое дело.
– А как же двадцать два процента?!
Каэде хмыкнула и вернулась к книге.

Карад в любые деловые встречи вносит элемент неожиданности. Хотя мафия всегда неожиданна, это часть её профессиональной деятельности. Когда отец приезжал навещать Ниду, бритоголовые "шкафики" выстраивались в ряд, вооруженные последними достижениями огнестрельной промышленности. Морды каменные, глаза по окрестностям шарят, пальцы на курках, и в центре этого аккуратный мужчина с бородкой, обычный нервный бухгалтер. "У тебя все в порядке, да, Нида?.. Видишь, меня немного повысили", – и дружный такой "зырк" от "шкафиков". Нида благодарил судьбу, что отец пошел работать на мафию, когда его сын был уже в сознательном возрасте.
"Меня точно застрелят," – бормочет он, накрывшись одеялом с головой. На улице природа устраивает шоу из кульбитов и фейерверков. С крыши чердака вода течет по стенам, и сотни мелких тварей отступают в центр комнаты: крысы, тараканы и сверчки, – как атака гуннов. Нида откинул одеяло, сунул ноги в тапки, едва не наступив на мохнатые клубки, сжавшиеся на полу, и сбежал вниз, где пыльная, никому не нужная одежда понурилась на плечиках. Он забрался в большую кадку чуть ниже его, где свалены варежки и перчатки, и уставился в потолок. Из головы не идет виновато улыбавшийся отец. Интересно, какого ему будет, когда не найдет сына в интернате… Сможет тогда уйти из Карада. Кто заставит его работать, если нельзя будет шантажировать?
– Воруешь?! – ужасающе прозвучало в зале. Нида подпрыгнул.
Каэде. Кто же еще? Старая ночнушка, порванная в стратегических местах, с узором дебиловато-счастливой мышки; вязаная сеточка на волосах; потрепанный мишка с оторванным глазом; значок с сонным смайликом на бретельке; и выражение кровожадного удовольствия.
– Я просто здесь сижу!.. Думаю о двадцати двух процентах. У меня такое семейное положение… в общем, такое положение… В общем, семейные обстоятельства… Короче, пуля – это очень-очень может быть.
Каэде приобняла мишку, почесала ему пузико. А потом медленно, как угрожая, сказала:
– Есть идея.


– Это что, домашний вариант бронежилета?
На него надеты: безрукавка, поверх спортивная куртка, поверх шуба, поверх три шарфа; плавки, поверх бабушкины панталоны, поверх джинсы (с очень большим трудом натянутые, надо сказать) и байкерский ремень с черепом. А еще: варежка – одна, кожаная перчатка – одна, и чепчик – слава богу, тоже один.
Она не смеется. Просто сам Нида по полу разок бы кувыркнулся от смеха, вот только одежда превратила его в неваляшку. Но она не смеется. Накинула поверх ночнушки солдатскую шинель, стоит, рассматривает Ниду.
– Знаешь, мне не смешно, – соврал он. Отчасти Ниду это действительно расстраивает. Чепчик особенно. – Что все это значит?
Каэде приподняла с пола шинель и сделала два деловых шага вправо.
– Чепчик – тридцать процентов к тому, что ты будешь пару месяцев здоров. Плавки – десять процентов, что с тобой не случится несчастье. – Каэде попыталась сделать шаг влево, но запуталась. – Панталоны – бонус в семь процентов к долголетию, стовосьмилетняя тетка Влада, которая их лет сорок носила, как гарантия. Джинсы – восемь процентов к тому, что ты не умрешь молодым…
– Ой! Стой-стой! – Нида замахал руками. Вернее, попытался, но не смог даже пошевелиться. – Хочешь сказать, это – везучие вещи?
– Что-то вроде… Обычно вещи впитывают плохое… Но бывает, знаешь, любимый плюшевый плед, обожаемое платье, все как напоминание о… счастливых днях там, я не знаю, – сказала Каэде тоном, в котором слышалось сомнение в искренности счастливых дней. – Вещи помнят.
– Поэтому ты работаешь здесь?
– Я тут случайно. На самом деле в магазине почти всё невезучее. Люди не от хорошей жизни свою одежду продают.
– Хм. А ремень что тогда дает? Больно так в живот врезается.
– Семь процентов к тому, что тебя не собьет детская коляска. Прости, он просто так симпатично со всем этим смотрится… – Каэде прыснула, а потом в голос расхохоталась.
Нида чертыхнулся и попытался сбросить верхний слой одежды.
– Черта с два это поможет. Разве что пуля не сможет пробить. – Он брезгливо сбросил чепчик. – Где бы найти сто процентов гарантии, что меня не застрелит мафия, а?.. И вообще, я одного не понимаю – почему этот магазин так непопулярен?
– Ты о чем? – все еще давясь смехом, спросила Каэде.
– Я о вещах, которые приносят удачу.


– Подходите, уважаемые господа! Сегодня, только для вас – антипростудная варежка!
– Одна?
– Комплект дороже.
В городе П не хватает развлечений – вполне понятно для поселения, чей экспорт ограничивается редиской. Поэтому когда утром "Секонд Хенд" ожил, и на весь город закричали о тридцати процентах вероятности для скорейшей свадьбы, если вы немедленно приобретете этот старый носок, спрос сразу превысил предложения.
Парадная мини-юбка Каэде, свитер и шарф сверкают огненно-красным издалека. Город знает, что Каэде ведьмочка – правда, слабенькая, без всяких там абракадабр – но зато с "Конечной". Все это время они ждали чудес, и, когда оно, наконец, свершилось, люди были наготове. Ниде оставалось только поставить Каэде в центр и заняться зазыванием. Но и здесь ему скоро пришлось отступить – девушка училась быстро. Бизнес пошел. Нида даже забыл о Караде. В конце концов, какая мафия в этом крае редиски: она интересуется чем-то более масштабным, нефтяной скважиной, например.
– Люди, подходите! Только сегодня – тридцать процентов денежного счастья!
– Только сегодня – пятьдесят процентов, что вы получите самые счастливые выходные!
– Сорок процентов, что вас поцелует красивая девушка!
Предпринимательско-воровская фантазия Ниды работает быстро. Он уже мысленно рисует бренд, придумывает слоган и схемы уклонения от налогов; а после открывает штаб-квартиру в столице, и мафия Карада там его первый посетитель – заискивающий и униженный.
А ведь верно. На одном счастье денег не заработаешь.
– Люди, подходите! – он перекрикнул шум возле прилавка. – Только для вас, худшие из подарков: кроссовки и сорок процентов к тому, что их обладатель переломает ноги!
– Ты что? – зашипела Каэде.
– Ты плохо знаешь людей, – Нида указал подбородком на пару приободрившихся парней. – Несчастья другим мы хотим чаще, чем счастье себе. И для многих людей чужая беда и есть собственная удача. – Он снова закричал. – Люди, подходите!.. Сегодня для вас с вероятностью в сорок пять процентов любой, кому вы отдадите эти колготки, опозорится… – И получил неслабый удар в губы. Зубы заныли.
Каэде уперла руки в бока и твердо сказала: "На сегодня хватит. Магазин работает в любое удобное для вас время, а теперь расходитесь!".
– Ты прогоняешь клиентов? – поразился Нида.
– Да. Мне не следовало тебе доверять. – Она схватила несколько лежавших на прилавке вещей и потащила в магазин.


На город П опять набежали тучи. "Секонд Хенд" наконец опустел. Ниде пришлось нелегко – Каэде весь день не спускала с него глаз, но он улучил момент и смог продать парочку вещей – убедительно соврал, что с вероятностью в девяносто процентов они приносят удачу. Удачу в принесении другим неудачи, по правде говоря…
Мила закрыла дверь магазина, бормоча, что ей уже много лет не приходилось этого делать.
– Ты быстро взялся за работу. Я рада, что ты здесь остался. Каэде расшевелил. Но покупатели! Это так… неожиданно, – она озабоченно огляделась.
Последний раз клиенты заинтересовались "Секонд Хендом", когда предприимчивый могильный вор продал сюда несколько своих трофеев – город П был в экзальтации, к стендам ходили, как на экскурсию в дом привидений.
– Каэде что-то притихла. Устала, наверное, или… – Мила впилась в него глазами. – Ты чем-то её обидел?
Нида помотал головой, на этот раз не очень доверяя своему "невинному" выражению лица.
– Как я мог?.. – "…когда у неё такой хук справа?" мысленно закончил он. Обижать Каэде смертельно опасно, она может повесить его под притолокой на шарфе, приносящем "стопроцентное счастье".
– Она немного грубая, я знаю. Просто люди ждали от ведьмы с "Конечной" многого – что она будет исцелять, проклинать, что она будет…
– …летать на метле?
– О, Каэде это умеет, просто высоты боится. Ей тяжело было найти место даже для жизни. Знаешь, ведь раньше, с "Конечной", ведьмы приезжали в города "на практику" только в одном платье. И через два года они так же уезжали – только в том, что на них одето. Говорили, что нельзя было привозить с собой даже нехорошие мысли.
– Ей необязательно уезжать, – Нида пожал плечами. – Раньше ведь многие не уезжали. Поэтому все и закончилось.
– Она скучает… Что-то погода совсем разбушевалась.


Это, наверное, страшно – приехать в незнакомый город одной. Наверное, тоже шли дожди.
Нида помнит автобусную станцию в своем родном городе – очереди спешивших машин. Только один путь всегда оставался пустым, самый последний. Номер давно не загорался, асфальт полопался, выход был завален ненужным мусором, под потолком вандальничал паук… Туда когда-то приезжали автобусы с Конечной. Наверняка она приехала на подобную станцию здесь, в городе П, на пустом автобусе, одна, в дождь. Может, на вокзале вообще никого не было.
– Так было? – спрашивает Нида, пытаясь заглянуть поверх плеча Каэде в книгу.
– Нет. – Она отпихнула его. – Не так.
– Разве? Ты сюда приехала? Городок ведь мелкий, не уверен, что здесь такая большая автобусная станция… Ты почему обиделась? – Каэде бросила книгу на прилавок, мрачно сказала: – Бесит.
– Кто, я? – опешил Нида.
– Нет. Бесит, что ты прав. Эти люди, что сегодня приходили, некоторые из них… Ладно, многие из них искали вещи, которые приносят несчастье. Они говорили: "Девушка, мне зубную боль, померзее, пожалуйста", или "Мне, чтоб эта стерва уродиной стала…", или "Мне переломчик, небольшой такой!". Переломчик! Ух, как я ему переломаю!.. – Каэде погрозила кулаком в темноту. – Все ты виноват, идиот вороватый. Ты зачем им сказал, что можно сделать плохо?
– Спрос порождает предложение.
– А как же этика, мораль?
– Идея! Их мы тоже можем продавать!
Каэде швырнула в него книгу.
– Это тебе с вероятностью в семь процентов синяк на лбу… Мне всегда говорили, что мы должны помогать людям. Вот почему ведьмы проходят… проходили практику в городах. Но какое благо я вот так принесу?
Она махнула на Ниду рукой и ушла к лестнице. И уже на самом верху крикнула:
– И не было тогда, на той станции, дождя! Был декабрь.


Город П сменил один сезон на другой по стандартному курсу. Дожди участились, сменились первым снегом.
Дела "Секонд Хенда" шли в гору к равнодушию Каэде, ужасу хозяйки и торжеству Ниды. Днем ведьма продавала триумфы, славу, любовь и страсть желавшим, которые ради такого приезжали из соседних городов. Ночью, при свете звезд и одинокого фонаря, Нида выползал на крыльцо черного выхода и подпольно торговал икотой, косоглазием, хромотой и венцами безбрачия.
Каэде боролась, как тореро. Она напяливала на Ниду значки со смайликами, каждый из которых повышали совесть, сознательность и благоразумие, и заставляла одевать вещи "с совестью". Нида упорствовал. Увешанный шарфами, значками, варежками и сарафанами он нес в мир сглазы и проклятья. Нида верил во вселенский закон равновесия – чтобы кому-то прибыло счастье, надо, чтобы оно у кого-то убыло.
Приголубленный в "Секонд Хенде" пес Блохоносец бродил по городу в шарфе, ушанке, солдатских портянках – и каждая вещь несла на себе печать удачливости и счастья минимум в тридцать процентов. Мир упорствовал в жестокости, и пес снова возвращался без очередной половинки уха, мокрым или ошпаренным – но все равно идиотски жизнерадостным.
Город П свыкся с новой реальностью, с новой абсурдистской модой – люди ходили в панталонах, шароварах, с ангельскими крылышками. На остановках стояли подростки в купальных шапочках, шли красивые девушки в безразмерных рабочих штанах, шел мэр города в шахтерской каске. Местный нувориш носил дырявые носки, а дворник – дорогой галстук. Город презрел моду и удобства ради минутной надежды на счастье. Люди дарили друг другу вещи – и боялись их носить.
И вот так заканчивался октябрь, последние дни которого Нида пролежал, отравившись черничной булочкой.
– Это твоя плохая карма, – твердит Каэде.
– Это твой наметанный сглаз, – иронизирует он из-под кучи варежек. На чердаке осенью слишком неуютно, потому Нида на ночь тихой сапой спускается в магазин – забирается в кадку и там, утонув в шерсти, синтетике и мехе, спит. – Осталось только подождать, когда меня подстрелят.
– Мафии Карада здесь так и нет, – сказала Каэде разочарованно. Она истинная гражданка города П: любое разнообразие ей в радость; даже огнестрельное.
Ведьма поправила на плечах дубленку, которая, если Ниде память не изменяет, дает бонус к сентиментальности. За прилавком горит настольная лампа, свет с трудом пробивается сквозь строй плечиков с одеждой до угла, где они сидят.
– Расскажи мне про город чародеев. Про Конечную. Что там?
Каэде зарылась глубже в дубленку. Нида думал, что не ответит, но:
– Деревня там, маленькая. Когда-то был целый город.
– Значит, там почти никого нет?
– Есть. Просто больше не уезжают.
– Почему?
– Потому что никто не возвращался на Конечную. Даже с практики иногда. Раньше как – уезжали на практику, потом возвращались доучиться, потом уезжали снова, работать в большом мире… А потом, несколько лет спустя, снова приезжали на Конечную и больше не уезжали никогда. Но люди перестали возвращаться. Родные, близкие, любимые ждали, но никто не приезжал. Автобусы стояли на станциях, но никто к ним не приходил. И город разрушался. А потом кто-то сказал – раз так, больше никто отсюда не уедет. И ты, Каэде, тоже всегда будешь здесь…
– Как же получилось, что ты сюда приехала?
Каэде фыркнула.
Тогда, на Конечной, распускались цветы, начинался сезон радуг – их было по шесть-семь за день. Если шел дождь, то радуг было с десяток. Если наступала безоблачная ночь, луна висела огромная, в полнеба. А если тринадцатилетней девчонке сказать "нельзя", она обязательно не послушает.
На окраине деревни была автобусная остановка – та самая пресловутая "Конечная". Там стоял ржавый строй автобусов, в которые Каэде было "нельзя". Она даже помнит, как радуга в тот день уселась на одну такую полусгнившую машину. Рядом с автобусами сидели механические скелеты их водителей – шестеренки торчали, блестели несмазанные суставы, а пустые глазницы смотрели на траву – искусственная кожа давно ссохлась, лампочки перегорели и сломались колонки. Страшненькие недочеловеки, жалко их было. Даже когда люди перестали о них заботиться, каждый до последнего ездил от Конечной и терпеливо ждал своих пассажиров. Они помнили все имена и лица. Хорошо, что машину нельзя обидеть.
А вот её обидеть вполне можно было. "Слабачка", "Пшик", "Обывашка" – и еще куча таких же глупых прозвищ, остроумными её приятели не были. Мол, не ведьма она, а так, курам на смех. Да что там куры, цыплята уссыкутся. На метле, и на той летать стремается.
Прабабка Каэде часто ей в ухо беззубо шепелявила: "Внученька, помни – тебе нельзя идти на автобусную остановку в конце этой улицы, тебе нельзя трогать роботов, тебе нельзя заходить в автобусы!.. И особенно нельзя это делать поздним вечером в пятницу, понятно?". Та еще ведьма во всех смыслах.
Каэде забрела в самую гущу развалин и забралась через разбитое окно в один из автобусов.
Там, на первых станциях, она будет лучшей ведьмой! Лучшей, потому что единственной.
И автобус поехал. И туда, куда он приехал, Слабачка, Пшик и Обывашка оказалась никому не нужна.
– У вас там и вправду сезон радуг? – поразился Нида. – Я ни одну не видел за всю жизнь.
Каэде засмеялась:
– Тут есть одни брюки. Целых сто процентов к тому, что ты увидишь радугу, когда наденешь правую штанину; но когда ты следом наденешь левую – сто процентов, что ты никогда ее не увидишь. Такие штанишки, непримиримые… Скоро декабрь. Конец моей самовольной практики. А вдруг он не приедет? Это старый дурацкий драндулет. Он, наверное, сгнил давно!.. И что мои родные скажут? Уж где же я пропадала!.. И. Мне нравится здесь. Тут много хороших людей. Соседи. Подруги. Мила. Блохоносец… Ты. Я хочу домой, но вдруг больше ни один автобус не сможет отвезти меня назад? А смогу я вернуться потом?.. Столько вопросов, бесит! Почему мы всегда появляемся, когда все самое шикарное и потрясное уже прошло? Вот родились – бамс! – а на сцене уже занавес! Когда всё или развалилось, или украли, или война, а нам остались одни чужие вздохи и воспоминания о, как его там, – "былом величии"… Я хочу быть настоящей ведьмой, людям помогать, не хочу быть дурочкой, которая только и может сказать, с какой вероятностью вы увидите радугу.
Каэде фыркнула. Нида лежит молча, покрасневший, мучимый изжогой, польщенный. Она сказала: "Мне нравится… бла-бла-бла… ты". Почему то это было важно. "Детская влюбленность," – всегда прагматичный и циничный Нида посмеялся своим мыслям, обсасывая безымянный палец перчатки из свиной кожи. Он хочет собраться мыслями, сказать что-то толковое, например: "Повтори".
– Повтори.
– Что?
– Я… Да ладно, он приедет. Хочешь, пойду с тобой вместе его встречать? Я и Блохоносец. Приедет этот драндулет. И назад поедет тоже. А еще я тебе книжки куплю, по автомеханике. Пара разводных ключей, пара капель бензина, пара пинков – и все автобусы снова заведутся. Тогда, во времена "былого величия", на века строили. Я в том смысле, что даже если мы пришли под занавес, счастливый финал мы ведь все-таки посмотреть успеем? Ну, когда все целуются?
– Целуются? – нахмурилась Каэде. – Ты о чем?
– А… О чем это я? Ты меня запутала. Ты и черничная булочка.
Каэде повесила на плечики дубленку, глянула на испуганно фыркающую кучу варежек и сказала:
– Чтоб я тебя ночью у черного хода не видела, понятно? А то снова прокляну. – Она прошла за прилавок и выключила свет. И добавила: – А за то, что меня проводишь, спасибо.


Начало декабря. Снег идет с расчетом, что резкое потепление его больше не выгонит. Заработали печки, зачихало центральное отопление. Люди стали жертвовать счастьем, удачей и поцелуем незнакомки, предпочитая тепло – исчезали "везучие" босоножки, топики и шорты. Город П утеплялся. Только самые крепкие духом и толстошкурые носят "счастливые" – не по-сезону – вещи.
А Нида больше не ходил к черному выходу. Во-первых, холодно. Во-вторых, Каэде все-таки придумала самый действенный способ его от этого отучить – ничто не может быть убедительнее политого водой в заморозки крыльца. Нида наложил на синяки пару завернутых в варежки льдинок и отказался нести в мир зло и темноту. По крайней мере, в зимний сезон.
Блохоносец, закутанный в два шарфа счастья, с удачливыми панталонами и в детской кофточке бесконечного везения, вернулся со своей прогулки с отмороженной лапой и тявкал, радуясь истеричной суете Каэде и Милы вокруг него.
Нида безынтересно смотрит в окно магазина на центральную площадь – как раз там катается по кругу черный джип с тонировкой. В этом нет ничего удивительного, правда ведь? Подумаешь, джип в городе П! К ним даже мерседес однажды приезжал, "Секонд Хенд" стал очень популярным… Нида сглотнул. К ним и феррари однажды приезжал!.. Или приезжало?.. Подумаешь…
Джип выехал из-за фонтана и показался его номерной знак – с надписью "KARAD". Нида взвыл и заметался между вешалками: удачу, чертовское везение, неуязвимость, лучи смерти, урон ядом… Хоть что-нибудь!
Мила только и успела удивленно приподнять брови, взглянув на паникующего Ниду, как в магазин втиснулись "шкафики", а следом вошел мужчина в дорогом костюме.
– Здравствуйте, – растерянно проговорила Мила.
Каэде схватила Ниду под руку и, оттащив в угол, запихнула его в кадку с варежками. Нида постарался закопаться глубже.
– Здравствуйте, – холодно сказал лидер "шкафиков". – Я из столицы. Мы ищем мальчишку. Его зовут Нида, он у вас живет, говорят.
– Простите, а вы по какому поводу?
– Отца его ищем. Понимаете, нехорошая вещь произошла… Ну, знаете, что нехорошего может сделать бухгалтер?
"Взять деньги мафии и свалить" – трясясь, подумал Нида.
– Взять деньги мафии и свалить, – безжизненным голосом сказал один из наемных убийц Карада.
"Я труп. Боженька, это была чудесная жизнь!.. Что за?! Нет, это была отвратительная жизнь, – и я хочу еще!"
– Так где мальчик?
– А зачем вам Нида? – услышал он голос Каэде. Куда она лезет? – Нида ни в чем не виноват. Он давно не видел отца.
"И не откажусь больше никогда не увидеть!.. Если он, конечно, не поделится… Не о том думаю, дурак – Каэде, стой, на них никакие "сорок процентов удачи" не действуют, это невозможно!".
– Где мальчишка?
– Его здесь нет!
– Значит, сопротивляемся? – и Нида услышал щелчок курка. Он взвыл. Возможно, он трус, может, вор, уж точно бесстыжий гад, торгующий с черного хода насморком и аллергией на ромашки, но он не позволит этим бугаям…
Нида храбро выскочил из кадки и закричал: "Я здесь, не трогайте их!". Сценарий был таков, на самом деле получилось только забарахтаться в варежках, подобраться повыше и выдавить: "Я тут!" – что и так уже очевидно.
Оружия в руке убийцы нет – только "взведенная" зажигалка. Мафиози смотрит поверх незажженной сигареты на застрявшего мальчишку. Убийца достал из-за спины револьвер, и Нида на этот раз услышал, как действительно щелкает взведенный курок – вовсе не так, как зажигалка. Мафиози кивнул двум "шкафикам" на Ниду и те двинулись на кадку, походя отдавив погрустневшему Блохоносцу хвост. Нида попытался закопаться обратно; бугаи в свою очередь стараются выхватить его из кадки.
И вот когда убийцы Карада, увешанные наэлектризованными рукавицами, поставили его перед револьвером лидера, случилось чудо. Настоящий ведьмин гнев.
Каэде в ярости – её рыжие волосы встали дыбом, глаза сменили цвет на бардовый; тысячи одежек в магазине затрепетали. Нида чувствует, как воздух вокруг становится плотнее. Как-то он сразу понял, что происходит – сейчас каждая вещь в магазине получила к слабой родной магии по триста процентов боевого бонуса.
Налипшие на бугаев варежки превратили их в сплошную размазню – один рыдает, кувыркаясь по полу, другой лобызает ноги Милы – она в среднем состоянии между восторгом и обмороком. Магия не подействовала только на главного, но и тому несладко – в ногу лидеру впился Блохоносец. Мафиози попытался застрелить пса – но на хронически несчастливом кабысдохе надето столько всего… Он на шестьсот процентов удачлив, на восемьсот – везуч. Пули, пущенные ему в лоб, летят на три метра левее. Пес с повизгиванием грызет ногу; он не может поверить, что госпожа Удача, всегда относившаяся к нему с презрением, стала благосклонной. Попытайся он выпросить у прохожего косточку, ему бы дали шмат докторской колбасы; играй он в лотерею, сорвал бы джек-пот; сходи он на показ мод, в него бы влюбилась самая красивая фотомодель. Пес грызет чужую ногу и думает, что ему вполне подойдет имя "Везунчик".
Но обратив все свое внимание на Блохоносца, госпожа Удача забыла про Ниду. Одна из пуль, срикошетив от потолка, полетела к нему.


– Наш городской врач совсем растерялся. – Мила впустила Ниду в магазин. – Это было первое пулевое ранение, которое он видел.
– Да-да. Мы еще поспорили, кто возьмет пулю на память – я или он. А потом он расстроился, когда понял, что пуля меня просто оцарапала и теперь валяется не пойми где… А где Каэде?
Он провел в больнице семь часов – хотя выписывать его можно было уже часа через три. Врач перестраховывался, а Нида переживал – о спасшей его ведьмочке. За окном темнело, он мог думать только об одном – сегодня седьмое декабря.
Автобус приезжает завтра ночью – то есть через пару часов. И Нида знает, что Каэде никуда не уйдет без него.
После того, как его ранило, магия Каэде от злости и страха стала еще сильнее – она раздавила сопротивление убийц. Ведьма надела на безропотных мафиози по собственноручно связанному шарфу. Они никогда не смогут их снять; они всегда будут думать, что убили Ниду; они больше никого не смогут убить.
Могущество Каэде потрясает. С такой властью, она может поработить мир: Нида уже набросал парочку черновых планов…
Вернее, хотел бы. Но ему стыдно. Сила Каэде накрыла не только магазин, но и ведь город П – Нида стал свидетелем того абсурда, что был в больнице. Ушибы, переломы, косоглазие, расквашенные носы… И на всех были одеты "подарки" из "Секонд Хенда" – те самые, что он сам им продавал. Нида узнавал их по какому-то мысленному узору, как человек, побывавший в сердце шторма, узнает его потом в дуновении ветра. Сотни человек в этот день стали счастливыми, нашли первую любовь, впервые поцеловались, увидели на дороге кошелек, полный денег, – и несколько десятков угодили в травмпункт. Вещи, прошедшие через руки Каэде, реагировали на её силу.
"Я дурак", – пробует пожурить себя Нида. Не очень получается. Он рациональный человек. Просто знает, что больше никогда этого не сделает. Как и никогда больше не украдет. Все меняется. Можно списать это на взросление, можно на влюбленность, но лучше всего с перевоспитанием справилась шальная пуля.
– Эй, Каэде! – крикнула Мила в темноту магазина. – Я же ей звонила… Забыла, что сегодня будет?
– Забудешь тут с этими мафиозными разборками, – деревянным голосом сказала Каэде, выходя из-за вешалки. Ведьма одета в вычурное, цветастое платье, совсем не похожее на те, что носила раньше, к тому же оно ей мало. – Я знаю, что теперь моя практика окончена… Хотя, какая это "практика", если я саму себя на неё отправила? Просто… а вдруг он…
– Вдруг что? Не приедет?.. Если останешься здесь, не узнаешь. – Мила подошла к вешалке и, сняв дубленку, набросила Каэде на плечи. – Я останусь здесь. А вам пора, опоздаете на последний автобус.
– Мы пешком пойдем.
Его шатает от переживаний, но он не собирается сдаваться. Там он будто коснулся настоящего волшебства. Силы, способной сделать всех счастливыми. На триста процентов. А теперь она должна уехать, чтобы "доучиться"… Чему? Как делать всех счастливыми не на триста процентов, а только на двадцать? А вдруг она не вернется, и он больше никогда подобного не увидит?
Пес поднял на Ниду погрустневшие глаза. В больнице ему основательно бока намяли, когда под ногами крутился, поэтому он тоже страдает от утраты – больше никакого "Везунчика", только "Блохоносец".
Каэде простилась с Милой, и они направились в сторону автобусной остановки. Пес уныло бредет следом.
Идут молча – Каэде тонет в мыслях, кусает губы; вспоминает, как приехала в чужой город совсем одна. А Нида пытается успеть за её быстрым шагом и не знает, как начать разговор.
Автобусная станция города П полностью в темноте. Спят в дальнем углу автобусы, снег припорошил платформы. Остановка похожа на вход в другой мир – как оно, вероятно, и было с самого начала. Каэде провела его мимо платформ к самой последней, заброшенной. С тех пор как она приехала сюда четыре года назад, сторож разгреб мусор, убрал пустые ящики, даже номер платформы отмыл. Каэде поежилась.
– Ну все, ждем.
– Ждем, – кивнул Нида.
Молчали они минут десять.
– Не едет что-то.
– Ага, не видно ничего.
– А точно сегодня?
– Точно.
И три минуты тишины.
– Не едет.
– Да, но это еще ничего, ждем.
И пять минут.
– Холодно.
– Не май месяц.
И полчаса.
– Ничего не едет.
– Ничего.
– Наверное, автобус сломался.
– Это еще не известно.
И пятнадцать минут.
– С тобой здорово. Ты мой лучший друг – а ты знаешь, я же вор, враль, мошенник, у меня не может быть друзей… Только временные компаньоны, пока не раскусят. Но теперь все иначе. С тобой здорово.
– С тобой весело.
– Это хорошо?
– После того, как я приехала сюда, мне редко было весело. Не едет ничего.
– Да, не едет.
И пять минут.
– Пошли отсюда, ничего не приедет. Сломался. Чертова колымага.
– Едет.
Нида понадеялся, что это какой-то поздний рейс. Может, дополнительный, или опоздал, всякое бывает… Но эта машина держится на честном слове. Или на магии. Самый старый автобус, самый гнилой, самый ржавый из тех, что Нида видел. Это скелет машины, вызванный из ада ретро-некромантом. В нем нет окон, он тащит за собой нити мусора, от него отваливается все, чему только можно было, – и чему было нельзя, отваливается тоже: Нида готов поклясться, что на повороте из машины вылетел топливный бак. Но автобус едет. Значок с цифрой семь на платформе загорелся.
Каэде сжала руку Ниды, и он запунцовел. Блохоносец гавкнул, когда автобус с натужным скрипом остановился и распахнул двери. Нида увидел на месте машиниста черную железную массу, зыркнувшую на него красными глазищами. Он крепче сжал руку Каэде, но она вырвалась, скинула дубленку – "В одном только платье, помнишь?" – и вбежала в автобус.
– Прощай, Нида. Было здорово!
Автобус выныривает со станции, разворачиваясь. Нида молча следит, как он уезжает; но все-таки он услышал:
– Я вернусь через тыр-быр-мыр!
– Через сколько? – Нида побежал за машиной.
– Тыр-быр-мыр, идиот!
Автобус завернул и, разогнавшись, улетел в ночь и снег. Нида посмотрел на скачущего рядом Блохоносца.
– Скажи, вот почему "идиот" я расслышал, а "тыр-быр-мыр" – нет?
"Неудача", – всем своим видом говорит бывший Везунчик.
– А знаешь, что это значит? Что теперь я поселюсь в городе на букву П, и буду каждый год седьмого декабря торчать на морозе ночью на пустой остановке. И вот, тыр-быр-мыр спустя, я снова её увижу. Романтично, да?
Блохоносец съел еще более неудачливую, чем он сам, блоху.
– Вот. Я тоже так считаю. Потому что, знаешь, чудеса, романтика, удача, счастье… Это такие редкие вещи… Можно и подождать.